ТРИСТЕССА

Наверное, так происходит со всеми, кто живет дольше 100 лет. Вообще, 120 - это критический возраст. Друзья недавно умерли, новые еще не появились. К тому же это постоянное чувство вины за что-то неведомое. Постоянно мучают кошмары, подозрительность ко всему живому. Может это и нормально для демона печали, я не знаю. Мне больше ничего не доставляет радости. Я стала до такой степени нервозна, что шарахаюсь каждой тени. Впрочем, Деф, моя знакомая, утверждает, что так и должно быть. Я сомневаюсь, но другого выбора у меня нет. Приходится влачить такое существование.
     Единственное место, где я хорошо себя чувствую - это кладбище. Тут так тихо и спокойно. Я совершенно точно уяснила, что только мертвые не предают, не прощают и вообще большей частью молчат или грустят, так же как и я. Грустно говорить, но раньше мне так нравилось жить в центре Нью-Кастлинга, а теперь пришлось сменить комфортабельное жилье на склеп. Каждый день гуляю рядом с домом. Последнее время здесь частенько проходят похороны. Я с интересом наблюдаю за людьми. Подумать только, каких-то 100 лет назад я была человеком, а теперь мне противно это слово. Может это просто сон, и завтра я проснусь в своей кровати, но это буду уже не я, а та девушка, что когда-то жила в этом теле. Смешно звучит, но я никогда не смогу стать тем человеком, что была раньше. Теперь я ненавижу людей всем окаменевшим сердцем, которое застыло в груди. Больше никогда я не смогу понять, как это хорошо быть человеком или жить среди людей. Нет, это отвратительно!
     Сама мысль о том, что я могу вернуться туда, откуда бежала. Это невыносимо наблюдать ненавистных себе созданий каждый день, но еще хуже, что я была одним из них. Наверное, я родилась демоном, хотя нет, от рождения была простым человеком. Но люди, люди, их потенциал гораздо больше нашего, и они… они живут на потребу себе, каждый момент пряча все то, что они могут использовать, скрывая свои чувства и желания. Сейчас мне легко говорить, я ничего не скрываю. У меня просто ничего не осталось. Мне нечем дорожить и нечего терять, но я молю дьявола, чтобы у меня ничего не появилось.
     Грусть, бесконечная всепоглощающая грусть - вот смысл моей жизни. Я беззаветно отдаюсь этому чувству каждый день моей жизни, каждый раз я наполняю сердца людей печалью. Вот мое призвание от рождения. Я подсознательно стремлюсь к этому. Во мне осталась только печаль. Пустота, ненависть - все это мы привыкли считать отрицательными эмоциями, но на самом деле это не так. Просто потому что в мире нет ни положительного, ни отрицательного. Люди сами каждый день возводит стены, разделяющие плохое и хорошее, свет и тень, добро и зло… этот ряд можно продолжать до бесконечности. А на самом деле, что есть у тех уродов, которые убого полагают, что любовь это хорошо, а ненависть - плохо. Что? Чем они наполняют свою душу? Не слышу? Да-да, я тоже не знаю, слишком давно это было в моей жизни, слишком…
     Тем не менее, сейчас я наблюдаю за очередными похоронами. В гробу лежит довольно молодая женщина, а вокруг стоит не один десяток скорбящих. Скорбящих? Слово красивое! Кра - си - вое! А смысла ноль! Не было и никогда не будет. Из всех этих якобы сочувствующих скорбит только маленькая девчушка лет десяти…
     Они стоят несколько минут и начинают расходиться. Уходят все, только девочка остается, про нее забыли… вот сердобольные! Ненавижу! Она смотрит на недавно засыпанную могилу, еще не веря, не понимая, она как будто ждет, что умершая вернется и утешит ее. Но такого не бывает по закону кладбищенского жанра. Не бывает! Я облокотилась на одно из надгробий и внимательно всматриваюсь в ее лицо. Она уже не плачет и вряд ли когда-либо еще заплачет. Вдруг она поворачивает ко мне бледное личико и спрашивает, как меня зовут. Бессильная перед ее печалью, я отвечаю. Тристесса. Она внимательно изучает мое лицо и говорит тихим голосом, почти шепотом.
    - Тристесса, передай привет маме, скажи, что я никогда не забуду… - я киваю в ответ:
     - Хорошо, иди домой… - вот я уже отхожу от неё.
     Маленькая девчушка разворачивается и идет к выходу, где ее наверняка уже ищут сердобольные родственнички. Вот люди! Они даже своих детей не ценят, только для себя. Я бы не смогла вернуться туда, куда пошла эта маленькая демоница. Да, только с душой демона можно жить в мире людей, не содрогаясь.
     А вот мне по призванию положено содрогаться. Не зря же меня направили работать на кладбище… не зря, наверное…

ОЗЕРО

--------------------------------------------------------------------
Я наклонился и увидел цепочку маленьких следов,
выходящих из озера и возвращающихся
обратно в воду.
Тогда я все понял.

Рэй Брэдбери
-----------------------------------------------------------------

В тёмном и старом деревянном доме, похожем на верного пса - так упорно сдерживали его почерневшие стропила порывы шквального ветра - ночью проснулся мальчик. Пока он спал, старый дом хранил его покой, даже шорох и треск старого дерева стихли, словно не смея тревожить хозяина. Постепенно комнату наполнил шум ветра, внезапно ударяющего в окна, и ритмичный шелест волн, падающих на каменистый пляж. Где-то в доме что-то скрипнуло: старый дом ожил, заметив, что хозяин проснулся, он поднял на него спокойные карие глаза и посмотрел, не мигая. Но пока мальчик лежал, не шелохнувшись.
     За окном, неистово теребя верхушки сосен, бушевал первый осенний шторм, поторопившийся случиться теперь, в конце августа. Без грозы, как это обычно бывает летом, он неистово полоскал дождём тёмные чащи острова и взволнованную озёрную гладь, яростно, словно с размаху, и очень долго, не в пример летнему ливню, он бросал крупные капли в чёрные брёвна дома, но тот был привычен к его натиску, спокоен и безучастен. Где-то высоко над островом неслись облака, выплёскивая брызги чёрной холодной воды и их подхватывал этот ветер, вернувшийся сюда спустя долгие летние месяцы, когда он был не властен над озером, и теперь, накануне осени, ветер пробовал свои силы, зная, что скоро сможет надолго поселиться в верхушках сосен.
     И мальчик слышал его, и видел в охватившей его огромной темноте комнаты далёкие облака, словно он сам лежал островом посреди огромного озера, и в его шершавую гранитную грудь молотили холодные капли. Старый дом смотрел на мальчика своими пёсьими глазами, но мальчик смотрел сквозь него, охватив взглядом весь остров и всё озеро. Тогда пёс положил голову на лапы и снова затих.
     Мальчику было двенадцать лет. Ветер не знал его. Много лет он прилетал в эти места с наступлением осени и каждую сосновую иголку обдавало его влажное прохладное дыхание, но мальчика он заметил впервые. Мальчик тоже не знал о ветре. Когда он попал сюда, ничто еще не напоминало об осени. Стоял в разгаре июнь, и школьные каникулы едва успели начаться, когда он попал на остров. Здесь ему предстояло провести всё лето. Отца ждали дела далеко от дома, матери у него не было, а здесь, на острове, жил его дед, егерь, покладистый бородатый старец. Конечно, мальчик не очень-то радовался перспективе провести все три летних месяца в компании одного лишь старика-егеря. Друзья его как один собирались к морю и осенью в школе им будет что порассказать о том как летом... О, чего только нельзя натворить летом на морских берегах в хорошей большой компании, пока утомлённые жарой родители день за днём нежатся на пляже и лениво болтают друг с другом обо всякой чепухе! Отец мальчика, конечно, понимал всё это, но дела в компании шли наперекосяк и никто не хотел считаться с его личными обстоятельствами.
     Впрочем, не так уж плохо пришлось мальчику и на острове. Поначалу, конечно, он скучал, но понемногу в нём стало просыпаться исконное, верно, унаследованное от кого-то, спокойствие. Конечно, куда веселее было бы резвиться сейчас с ватагой мальчишек под жгучим солнцем, но здесь, на острове, под скудным на жару небом, среди равнодушно высоких сосен, он привык находить пищу своему любопытству. С дедом они говорили мало, только по вечерам, когда на закате он накрывал стол на веранде, и освещённые красным солнечным светом, постепенно уступающим место зеленоватому лунному, они садились за этот стол и ели раскалённую, дышащую паром картошку. Как ни странно, они прекрасно ладили. Старик отлично понимал, что провести каникулы вдали от сверстников - не лучший отдых для мальчика в двенадцать лет. Он не навязывал ему своего старческого внимания, он и не думал заставлять его засыпать и просыпаться по часам, хотя если тому приходилось проснуться на заре, он с удовольствием брал его с собой в свои ежедневные путешествия на лодке по озеру и окрестным лесам. Бывало, они уходили на несколько дней, и остров становился на это время необитаемым. Спустя две или три недели мальчик был уже совершенно доволен своей лесной жизнью. Что-то в нём готово было принять её, и он уже почти не жалел о шумных компаниях, укативших без него к далёким тёплым морям.
     В этих лесах всё было полно спокойствия - шум деревьев, легко покачиваемых летним ветерком, молчаливое озеро, в котором отражались эти деревья, гранит острова, на котором они росли посреди мха и черники, лицо деда и его уверенная походка. Даже гроза, радостная и неудержимая - была лишена всякой суеты. В этом мире всё было на своём месте, и всё оставалось на своём месте веками - и постепенно мальчик почувствовал себя частью мира, в котором очутился. В нём окрепло это природное, родовое спокойствие, неведомо откуда взявшееся - в подростке. Спокойствие влилось в него, и застыло гладью озера, проросло извилистыми сосновыми корнями - так прочно, что когда в конце июля дед умер, мальчик не испытал отчаяния.

Ч. и М. - "Озеро"
Сюзанна Мария Анхель - "Тристесса"
Серж Азибуль - стихи и проза

Обычно дед просыпался рано, но в то утро мальчик застал его в постели. Жестом он подозвал мальчика к себе и, с трудом ворочая языком, объяснил, что не может подняться, потому что не чувствует себя справа. Такое бывало и раньше, объяснил дед, значит, вскоре пройдёт. Весь день он провёл в постели. Лучше ему не становилось, и к вечеру старик понял, что на этот раз болезнь обошлась с ним круче, чем случалось. На всякий случай, он попрощался с мальчиком - спокойно, но и без наигранной улыбки. Засыпал дед тоже обычно рано, но на этот раз сон пришел к нему накануне самого тёмного часа ночи. До тех пор он лежал молча, не закрывая глаз и лишь временами глядя на внука. Утром он был уже мёртв, и это было понятно даже мальчику, который раньше не видел смерти.
     Он плакал, но недолго. Деда он успел полюбить, но вместе с любовью дед оставил ему своё спокойствие, свой остров, и своё озеро. Мальчик знал, что дед был стар - значит, должен вскорости умереть, он видел, что и дед это знает, потому и отходил спокойно, без терзаний. В этом мире - всё было на своём месте, даже смерть.
     Поплакав, мальчик успокоился. Он не ожесточился и даже ночная темнота не стала его пугать. Кое-как приспособив старую тачку, мальчик отвёз деда в лес, и там закопал его тело среди замшелых валунов и сосен. Он не собирался даже уезжать с острова. Собственно, он и не знал, как отсюда уехать. У него была лодка, но он не знал, куда плыть. Мальчик знал, что ему ни за что не найти дорогу в этих лесах, но отец должен был вернуться за ним лишь в конце лета, а до тех пор мальчику предстояло жить на острове одному. Впрочем, эта перспектива не слишком пугала его. Он грустил по деду, ему не хватало его молчаливого присутствия, но лес стоял перед ним такой, как прежде, и озеро по-прежнему отражало сосновые верхушки.
     Когда человек остаётся один, он принимается размышлять и фантазировать. Мальчик привык к этому занятию ещё до смерти деда и теперь оно уже привычно сопровождало его почти ежедневную рыбную ловлю и вылазки в лес. Он успел передумать многое, но была среди его фантазий одна, всплывавшая в сознании чаще остальных. Она поселилась в его голове задолго до этого лета и до этого озера, неизвестно окуда взявшаяся, да и вовсе необычная для мальчика. Говорят, что в его возрасте ребёнок хочет повзрослеть. Так вот, ему мечталось, что есть такой народ, даже не народ, а скорее, племя, в котором нет никого, кроме детей. Неизвестно, как им это удаётся - мечталось ему, - но никто из них не вырастает так, чтобы ему можно было дать на вид больше двенадцати или тринадцати лет. Живут они, конечно, дольше, как все люди, но не вырастают. "Возможно - думал он - они придумали какую-то прививку". Живут они в лесу, в глухом лесу, у воды. Поначалу мальчику хотелось, чтобы они и вовсе жили - в воде, и даже дома строили под водой. Он пытался представить себе такой дом, но это у него не выходило, и в конце концов он согласился, чтобы его племя жило на суше. Они, конечно, никакие не туземцы, а вполне белокожие, обычные... дети. Они живут все вместе, охотятся и ловят рыбу. Причём рыбу они ловят не так, как это принято у нас - скорее они на неё охотятся. Одежду они сплетают из болотных растений ("там есть много травы с длинными листьями - вспоминал мальчик, - а если не получится, то там есть такая трава, у которой на месте цветков появляется штука, похожая на вату.") "А на зиму они заготавливают шкуры животных." - Жизнь племени рисовалась ему во всех деталях. "Они могут держать оленят, а когда те подрастут - ездить на них, как на лошадях" - думал он. И август день за днём проходил, приближая мальчика к осени.
     Он всё больше погружался в свою фантазию о лесном племени. Выдумана была его нехитрая история. "Когда-то дети ушли в лес - и остались жить там. Никто не знает, почему - просто ушли и всё. И перестали взрослеть." Других объяснений не требовалось, да и другой истории. У племени не было дат и героев - оно только жило изо дня в день, маленькое ("Человек сорок, не больше"), радовалось или грустило, и продолжало жить. Может быть, конечно, у них и были какие-нибудь праздники, может быть они даже воздвигали идолы каким-нибудь своим богам - этого мальчик определённо не знал - но уж если и воздвигали, то уж точно никто не отсносился к ним слишком уж серьёзно.
     Он пытался плести полотно из болотной травы - получалось не очень, но он успокаивал себя тем, что это, в основном, женское дело, да и навыков у него недостаточно, а с опытом всё должно получиться. Хотя запасов хватало с избытком, он попробовал жить только тем, что сам мог добыть рыбной ловлей и собирательством - ему это даже удалось, хотя рыбу он ловил традиционным способом. "В конце концов, это не так уж важно, как именно я её ловлю - просто они не знают, как ещё можно её ловить" - думал мальчик.
     Осень становилась всё ближе.
     С приближением рассвета ветер стих. Старый дом спал рядом со своим хозяином, неподвижно смотревшим в темноту. Потом мальчик моргнул - и очнулся от мыслей. Затем поднялся и встал на ноги. Скрипнула дверь в сенях. Дом встрепенулся, тревожно прислушиваясь к незнакомым звукам: тихо прошли по комнатам босые ноги. Стряхнув с себя окончательно сон, старый дом поискал глазами хозяина - и не нашёл, тревожно скрипнули половицы. Уже погодя, со двора донеслись спокойные, но очень тихие, шаги мальчика - и пёс, послушно проводив хозяина взглядом, уснул, успокоенный.
     Тем летом остров опустел. Егеря не стало, тропинки заросли, а стены старого дома кое-где покрылись мхом - но он по-прежнему стоит, спокойный и безучастный к непогоде, и ждёт. Жизнь течёт своим чередом и всё остаётся на своём месте, как и прежде оставалось на протяжении веков. На короткий миг в конце лета леса наводнили толпы людей, но волна эта отхлынула, и уже безвозвратно, ничего не найдя, кроме следов босых детских ног кое-где в прибрежном иле - слишком разных, чтобы принадлежать одному человеку.

______________
25 ноября 2004

ЛЮБИМАЯ

Люпины!
    Люпины!
        Мне твои цветы -
            Любимы
Легких лепестков,
Как волосы, завязанных в косу,
    Люблю,
        Люблю
            Плетеные корзины,
Люпинов полные,
    Корзины на весу.

Они знают настроение печали,
Настроение радостных минут:
Ты грустишь - и лепестки опали
Улыбаешься - и новые цветы растут.

Люпины
    Любимая, люпины -
Цветы и ты,
    Ты и есть цветы
Слышу только шепот лепестков:
        Любимый
Любимая, - слышишь шепот ты.

Сквозь цветы,
        Цветы люпины -
Вижу очертания твои.
Видишь ты меня,
        Смотришь на Люпины -
Нас двоих они с ума свели.

Обуяли странностями...

* * *

Маленькие звезды, а в них верится. Я верю в самое лучшее, и всегда это становится опустошенным, пустым, но если бы оставалось ненужным и бессмысленным, нет. Знакомые лица легки, воспоминания, как груз проходят через сердце, оставляя раны, которые еще долго не заживут. Я не могу научиться не оборачиваться. Мой взгляд намного позади меня настоящего, и становлюсь томным и невидимым. И только она - всегда она - Такая светлая и невыразимая. Однажды я подумал, что меня никто не любил - это правда, никто. Я немой человек, я нем, можно только писать, а кому это нужно? Все легко, только не мне. Я вдалеке от того, что я есть, так далеко, что нет сил вернуться и посмотреть в глаза. Сколько слов, а они со временем побледнеют, сотрутся и их не останется. И они маленькие, но в них верится.
     Любовь она не большая, она маленькая для человека. Это не то и не это. Это лист, который растет и который хрупок как пепел под ветром. Его не полить и не подкормить. Это тайна для всех, абсолютно для всех. Ее можно только убить, хотя и это тоже невозможно. Она ничего не просит, никогда, в этом ее тайна, она нема и беззвучна. Ее нельзя ни с чем сравнить, и не нужно. Ее можно только хранить в себе, собой. Сохранять самое дорогое, сокровенное. Маленькое и невидимое. Все остальное только слова, поступки, уступки, игры характеров. Я глуп, не умея любить, глуп и бесполезен. Простите меня, если я принес вам свое глупое подобие любви, хотя его тоже не существует.