| |
Ч. и М.
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ
В.К., Н.М.
....................................................................................................
И перья страуса склонённые
В моём качаются мозгу,
И очи синие, бездонные,
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе...
А. Блок
....................................................................................................
Она вполне обычна, но - совершенно... совершенно красивая. Не знаю, как у тебя, читатель, а у меня красивая девушка обязательно:
1.Худа
2.Имеет длинные прямые волосы,
3.вытянутое лицо и тонкий нос.
То есть, ты прав, читатель, бывает и по-другому, конечно.. Но это - эталон женского тела. Тот эталон, который неотделим от её "души". Откуда он у человека берётся - не знаю, могу только вспомнить, откуда он взялся у меня. Это, надо думать, размытый до общих черт портрет моей первой любви. О, это было сильное чувство, и весьма своеобразное, так как мне было тогда всего 12 и любовь моя была одновременно и той, "которая приходит раньше всяких понятий о теле и морали", и смесью бесчисленных литературных аллюзий, в которой эти понятия присутствовали в достатке. (Помню, как столкнулся с нею, внезапно, она оказалась в гимнастическом трико и глаза мои опустились к низу её живота, с чем я ничего не смог тогда поделать.) Наверное, аллюзий в ней было даже больше, потому это была довольно грустная любовь. Если моя идеальная Вика - Виктория! - не поймала тогда мой ошарашенный взгляд, вряд ли она догадывается о моих школьных переживаниях. Но несмотря на всё, эта любовь была "так же реальна, как ветер, и озеро, и песок". Читатель! Прошло десять лет - для меня это много, почти половина. Читатель! Ей было тогда только 11, и - представляешь - теперь, наверное, всю жизнь я буду сравнивать с этой маленькой девочкой всех женщин, которых я успею проводить ...заинтересованным взглядом. Помню, она казалась мне гордой, уверенной, и скромной, моя Анабелла... Я слышал, у неё теперь весьма бурная молодость, впрочем, это не важно.
Кстати, эталон не ограничился только телом. Читатель, говорят, многим нравятся девушки, говорящие громко и грубо - это правда? Мне - нет. Мой эталон не забит, но возвышен. Никакой мужеподобности.
Да! Чуть не забыл! Руки. Руки - это так же важно, как лицо (ну, и как ноги - тоже...). Руки, прекрасные руки - тонкие, ломкие, длинные, хрупкие и изящные. И-зящ-ны-е пальцы, прохладные и тонкие.
Читатель, ты думаешь, что я циник? О нет, если бы ты знал, с каким трепетом я представляю себе эти пальцы! Что же с того, что я не говорю метафорами, а честно называю - ноги - стройными, а грудь - небольшой? Но если ты все же решил считать меня циником - вот тебе попытка примирения. Хотя... Это не ради мира с тобой, читатель, и не ради эстетики, это так же честно и объективно, как мой "цинизм". Т.е. чтобы объективно описать чувства - нужно быть до предела субъективным. Понимаешь? Нет? Ничего страшного. Так вот: вся она, мой эталон, Вика-Анабелла: тонкость, влажность и прохлада. Ещё - ночь и синий цвет. Это обо всём, и о том тоже, что называют словом "характер". Фи! Как их можно разделить - тело и этот "характер"?
Так вот. Она почти идеальна - тут и тонкий нос, и глаза, и ноги, руки - руки достойны бесконечных вздохов и тысячи метафор, но это не всегда в моём стиле. (О, эти руки, на которых видна каждая косточка, апофеоз тонкости и холода, у неё они медлительны, задумчивы и зябки...) Больше я не знаю о ней ничего, разве вот только имя. Но узнать большего я и не жаждал.
И есть еще Она. До сих пор она всегда молчала.
Тогда, несколько зим назад, я увидел её впервые: она стояла у самой стены, на углу, но прямо, на обеих ногах, опустив руки и словно вытянувшись. Полупрозрачная голубая материя свободно падала с её плеч, а над ними мягким изгибом спускались прямые волосы. Она не очень высока и, конечно же, ниже меня, но так тонка, что кажется вытянутой вверх. Для этого столько в ней вертикальных линий: волосы, узкий нос, шея, опущенные руки. Ветер вылетел откуда-то из темной глубины переулка, ударился о стены домов и плеснул мне в лицо, свободные складки голубой ткани встрепенулись в такт с локонами и подались вперёд, медленно качнулись ресницы и сверкнули в фонарном свете: они были влажны. Её лицо: в нём не было ни нежности, ни страсти, ни намёка. Я даже не уверен, видела ли она меня. Глаза её были открыты так широко, что отблеск белого неонового света купался в них беспрепятственно. Уголки губ неуловимо изогнуты кверху, всё ее вытянутое лицо не было ни приподнято в превосходстве, ни опущено в самоуничижении, но отвесно бросало блестящий взгляд сквозь меня. Бледность его, усиленная неоновым светом, была чрезмерна, но никогда я не назову её мертвенной, ибо она была восхитительна. Вокруг не было тихо: совсем рядом с ней, сверкая так же, как её глаза, летели с крыши вереницей капли и разбивались об асфальт с хлопающим звуком. Она же молчала. Все также глядя на меня, она мягко отвела от лица потревоженный ветром локон и мне показалось, будто теперь она точно видит меня и даже улыбается. Я тоже улыбнулся - наверное... Позади неё переулок уходил вниз и погружался в темноту. Там, в темноте, показались огни автомобиля, шелест колёс приблизился и стал расти, фонарь над ней моргнул и погас, воздух качнулся, словно кипящее масло. Разбрасывая слякоть, мимо меня прокатил автомобиль и гнавшийся за ним порыв ветра остудил мне лицо и пролил холод в мои волосы.
"Зима. В оранжевых потёмках
Качались тени проводов
И снег валил. И звуков громких
Не слышно было. И следов
В припорошенных переулках
Еще никто не оставлял.
Все было холодно и гулко
Я у стены один стоял.
Капель неистовствала, было
Тепло. Декабрь шел к концу.
Снежинки таяли. Остыло
Лицо. Снежинки по лицу
Катились каплями. Из гулких
Капельных звуков посреди
Пустых и тёмных переулков
Внезапно появилась ты.
Молчала. Вытянуто было
Твоё лицо. Свободный шелк
Срывался и нетерпеливо
Метался складками у ног,
Обрисовав твою фигуру..."
Там, где я вижу её - иногда мельком - всегда ночь и никогда она не появляется под крышами, хотя часто - под дождём или под снегом. Обычно при встрече она улыбается, но едва заметно. Она всегда одета в свободный синий и очень легкий шелк - даже когда холодно, но она никогда не дрожит и не кутается, хотя пальцы у неё тогда ледяные - знаю это, хоть я их и не касался. (И - о, Господи! - может быть под шелком - ничего и нет?) Она всегда спокойна и всегда похожа только на саму себя, это эталон, непохожий даже на свой прообраз, Она - вещь в себе, кажется абсолютно совершенная. Не знаю, как ей это удаётся, я не часто её встречаю, но ничего, более чем она похожего на сущее не видел никогда. И при всех её странностях, я убеждён, что это-то и есть - норма, настолько она не похожа на всё, что ты видишь кроме неё на свете. У неё тоже совершенные руки и обычно она немного медлительна и молчалива. Но последнее время она иногда таки решает со мной заговорить.
* * *
Итак, понедельник...
Всё началось с фотографии. Один мой друг утверждает, что художественным фото занят теперь едва ли не каждый, у кого есть хоть сколько-то приличный аппарат. Не знаю, читатель, может оно и правда. У меня - старый зенит, я снимаю уже давно, лет с десяти. Получается, как правило, плоховато для профи, иногда, правда, выходят и удачные кадры. Один из таких и оказался тогда вложен в мою тетрадку, его-то я и достал на лекции - признаюсь, не без мысли о том, чтобы она обратила внимание на снимок. Это роза - замечательный силуэт цветка на фоне белого блика, один лепесток отогнут от бутона и свет прошел его насквозь, сделал лепесток загадочным, тёмного бархатного красного цвета, словно просвеченная красная жидкость.
Конечно, я не ошибся. Большинство людей обожает просматривать фотографии, даже совершенно бездарные. Кажется, даже если в метро перелистывать стопку отпускных банальностей - сосед заглянет через ваше плечо при первой возможности.
- Саш? Дай посмотреть?
Её зовут Наташей. Сейчас она улыбается и мне это нравится чрезвычайно.
- Держи.
Тонкие пальцы тянутся к тёмному квадрату картона, бледный и тонкий, - Господи - какой чудесный - профиль склоняется над ним.
- Красиво! - говорит она. Тихо...
- Бери.
- Ты серьезно? Мне?
- Да, да, тебе.
Не люблю, когда меня благодарят. Слишком большая ответственность - быть Хорошим.
- Спасибо! - если улыбка может светиться, то именно эта.
- Ага...
Эта её первая улыбка, мимолётное движение, приподнявшее кончики её губ - его я ясно вижу, говоря, что она была прекрасна.
А тогда... Я дослушал лекцию и отправился домой, почти не думая о ней.
Падал снег, снежинки на асфальте превращались в воду - одна за другой: весь мир превратился в метроном, отстукивающий, отблёскивающий, отбухивающий мягким ритмичным гулом стихотворный ритм. Если тебе незнакомо это ощущение, читатель, я сейчас попробую его описать. Похоже, будто ты сидишь в огромной гулкой бочке и все звуки становятся громче, но глуше, нельзя выделить из них самый важный, каждый настигает тебя и закручивается в мысль. Каждая встречная фраза задевает: "мандарины, кто хочет мандарины..." Это короткие мысли, какие-то обрывки мыслей, но каждую ты видишь, как картинку. "Ззз-дзз... - жужжит встречная тётка - Ооп-ааа-оох!" - вторит кто-то сзади. Вдруг всё рассыпается, будто мир больше не одно, а набор деталей, непрочно склееных друг с другом, склеенных случайно, без чертежа и плана. Тысяча деталей вокруг поражает тебя и запоминается ещё надолго. Свет ослепляет; я чувствую в это время, что всё замедлилось, я иду быстрее, чем жужжащая тётка шевелит губами, я почти взлетаю, став необычно легок, а мир вокруг лениво шевелится, словно у него кончается завод. Я тоже меняюсь, я знаю, что у меня вытягивается лицо и западают щёки, а глаза становятся широкими и темнеют, думаю, у меня расширяются зрачки - не знаю, почему они должны расширяться, но уверен, что так и есть.
Легкий ветер, легкий шум,
Дни и строки...
Она любит лилии - думал я, засыпая. Это что - константа? Почему они все, напоминающие идеал, любят лилии и не любят форму своего носа? Надо будет подумать об этом. Кажется, они все на него только - похожи.
На следующий день я ловил на себе её взгляды один за другим. Нужно ли повторять, что мне это нравилось и описывать ее глаза? Не нужно. Прекрасные глаза, особенно когда они смотрят на тебя. Я был расположен им верить. Поговорить нам тогда не пришлось - как знать, быть может, стоит пожалеть об этом: мы бы поссорились. Лица в метро в тот день виделись мне исключительно злыми и глупыми, мне бы хватило колючек, чтобы заколоть ее симпатию насмерть. Сквозь такую-то вот вселенскую злобу этот день подкатился к вечеру...
* * *
Она и теперь молчит. Двигается медленно, и стрельчатые черты непроницаемы и нежны.
- Кто ты? - спрашиваю.
А она долго молчит.
- Что бы ты хотел услышать? - я скорее чувствую, чем слышу. Пожалуй, я даже не смог бы представить себе её голос. Кажется, она могла и не отвечать, и кажется, я понимаю её ничуть не хуже, чем она меня, со всем её загадочным видом.
- Ты знаешь меня? Откуда ты взялась?
- Нет, я знаю о тебе не больше, чем ты сам. Я догадываюсь о тебе.
Я киваю. Да, я тебя понял, я и сам догадываюсь. Мы идем по мокрому асфальту, поглядывая в сверкающие лужи; совсем не холодно. Дождь, несильный, свежий, смущает поверхность луж, шуршит, подвешивая в воздухе прохладу и туман мягкого шелестящего шума.
- Стой, - Я беру её за руки (просто мне нравятся её ледяные руки, читатель!) - У тебя есть имя?
Она смотрит на меня и мне совершенно ясно, что имени у неё нет
- Вика..? - она смотрит на меня вопросительно. ("Нет, Вика - это она, та девочка, она осталась там, давно - далеко. Не надо.") - Таня?.. Таня.
- Почему ты не мёрзнешь? Я всегда вижу тебя только в этом, даже под дождём.
- Разве тебе холодно?
Нет, конечно нет.
- Ты жутко спокойная.
- Я разная.
Говорит она тихо и голос у неё мягкий. Теперь она молча и едва заметно улыбаясь, отводит глаза от меня и шагает по мостовой, глядя прямо перед собой. Так она проходит несколько шагов, останавливается и снова смотрит на меня относительно. Я снимаю свою старинную, рваную но любимую куртёшку - откуда она на мне взялась? - накидываю на неё: велика, слишком узкие плечи.
- Грейся - говорю я спокойно.
- Спасибо! - говорит она так же спокойно и целует меня в лоб. Просто целует, без всяких там...
* * *
Среда. Сегодня наши с миром взаимоотношения смягчились до взаимного безразличия.
...последняя лекция. Аудитория огромна, в ней холодно и шумно. Как легко эти люди нашли друг друга! И теперь - да что теперь - уже к концу первой недели их знакомства, тогда, на первом курсе, в сентябре - не осталось таких, кто не нашел бы себе приятелей в институте. И вот все они вместе, стайками, гудят... У меня есть множество способов определить собственное настроение. Один из них - прислушаться к студенческой стайке, постоять рядом минутку. Ни одного повода улыбнуться? Пустота? Плоские шутки и тупость? - Э-э, брат: видать, зол... Так нельзя. Так бывает зимой, когда замерзает все мое радостное.
Не хочу прислушиваться. Сейчас мне все равно, что они там щебечут... Клонит в сон. ...Но нет! - "в своих молитвах, нимфа..."
- Привет! - улыбнулась она и устроилась рядом.
- Привет... Будешь будить, если что?
Соврал. Теперь не усну.
|
